email:

theatr-skazok@yandex.ru

 

Чеширский Кот

Сказка про сломанные часы

  Она вообще жалела в данный момент, что память человеческая – не школьная доска и не лист бумаги, и никаким ластиком или мокрой тряпкой из нее ничего не сотрешь. Да она хоть динамитом была готова воспользоваться – лишь бы сгинуло наваждение. Но увы – дурацкая фраза, с которой, кстати, она совершенно не была согласна, всплывала в памяти каждый раз, как ноги приводили ее на порог очередной часовой мастерской. А для того, чтобы обнаружить себя старательно обтаптывающей этот самый порог, достаточно было всего лишь на пять минут потерять бдительность и о чем-нибудь задуматься.
Еще неделю назад наша героиня и не подозревала, что в ее родном, не очень большом, городе такое дикое количество часовых мастерских. Она просто сидела дома, и ей было скучно. У всех подружек нашлись совершенно неотложные дела, на улице моросил холодный противный апрельский дождь, по телевизору показывали какую-то галиматью. Оля попробовала было почитать книжку, но новые слова упорно не желали помещаться в голове. Что там слова – буквы, и те даже и не думали складываться во что-нибудь осмысленное, ползая перед глазами, как муравьи.
Спать, между тем, тоже не хотелось. Оставалось только одно – взять тряпку и начать, почти автоматически, вытирать пыль с книжных полок. Потом в руках у нее оказался фарфоровый слоник. Оля погладила выщерблинку на его хоботе и бездумно поставила зверушку обратно, на бабушкин комод.
На бабушкин комод…
Оля вспомнила вдруг, что уже много лет туда не заглядывала. А ведь в детстве хранившиеся в нем штуковины казались настоящими сокровищами. Уже само по себе действие, запретное наполовину, но такое притягательное – открыть вот тот нижний ящичек, потихоньку, когда дома никого нет – сколько в нем было волшебства!
Девушка даже не успела задуматься, что происходит, как один из ящичков, самый верхний уже был открыт. Запахло аптекой – увы, в этом ящичке хранились только различные пилюли и таблетки. Так, так, так, посмотрим, что там у нас в следующем?
Во втором хранились пожелтевшие вырезки из газет, фронтовые письма дедушки и старые фотографии. Вот Олина мама, совсем маленькая девочка, лет десяти, в легком платьице, взлетает на качелях в юные небеса. А вот и бабушка – хотя какая же она тут бабушка - девушка, комсомолка, Наденька, вовсе еще не Надежда Викторовна. Простоволосая, одетая в белое платье, бабушка на фотографии пробует ногой набегающую волну и смеется. А за ее спиной на камне сидит дедушка, курит трубку и задумчиво смотрит на линию горизонта…
Наконец Оля присела на корточки и открыла третий, самый нижний ящичек бабушкиного комода. Ноздри чуть защекотало от запаха старого табака, пыли и забвения. Табаком пахла, понятное дело, та самая дедушкина трубка. Вот она, лежит, и словно улыбается хитро, как будто у не тоже есть густые усы, такие, как были у дедушки.
И как будто она знает какую-то презанятнейшую тайну, но даже умей она говорит, ни за что на свете ее не откроет.
Кроме трубки в ящичке лежали кусочки янтаря – наверняка с того самого пляжа под Палангой, что на фотографии. Костяной гребень. Дедушкины медали. Шкатулка с украшениями – бусы из мохового агата, перламутровый браслет, мельхиоровое колечко с каким-то зеленым камнем, кулон с сердоликом…
А еще в ящичке был предмет, которого раньше Оля никогда не видела. Старинные серебряные карманные часы, с массивной откидывающейся крышкой. На крышке был изображен заяц в жилетке и с пенсне на носу. Сзади на корпусе часов не нашлось никакой дарственной надписи, только еще один гравированный рисунок – восходящее солнце в короне из треугольных лучей. Оля решила, что часы тоже принадлежали дедушке.
Часы не заводились, но стоило девушке взять их в руки, как она поняла, что ужасно не хочет с ними расставаться. Часы были очень уютные. Пришлось сунуть в карман.
Тут-то все и началось.
Первую часовую мастерскую Оля заметила утром, по дороге в институт, но едва обратила на нее внимание. На обратном пути девушке попалась на глаза еще одна, она слегка удивилась, но тут же забыла об этом.
Больше в тот день она никуда из дома не выходила, но следующим утром все повторилось, только к двум уже известным ей мастерским добавилось еще две.
Когда же на третий день Оля пошла за хлебом, задумалась по дороге о какой-то ерунде, вроде того, как здорово было бы уметь ходить между струями дождя, тогда и никаких дурацких зонтиков с собой носить не надо было бы – и очнулась на пороге ближайшей мастерской, той, которую она нашла в первую очередь. Тут уж она даже не удивилась уже, а рассердилась не на шутку. Как так, да она этим маршрутом ходит за хлебом вот уже пятнадцать лет, что это еще за наваждение? С какого бы переполоху какие-то паршивые часы диктовали ей свою волю? Потому что сомнений не оставалось – дело именно в часах. Часы хотят, чтобы их починили…
Вернувшись домой, Оля свернулась клубочком в любимом кресле и серьезно задумалась. Раньше в ее жизни ничего особо необычного не происходило, и о том, как себя вести в таких случаях, девушка не имела ни малейшего представления. Понятно, что с этими часами надо что-то делать. Но что? Положить обратно в ящик и забыть? Откуда-то Оля знала, что это бесполезно; теперь, когда она прикоснулась к часам и те дали понять, что у них есть своя воля, вести себя так, как будто ничего не произошло, не получится. От наваждения такое поведение не избавит. В самом деле отнести их в мастерскую? Но ясно ведь, что это не просто часы. Кто его знает, какое время они начнут отсчитывать, когда их починят? Выяснять не хотелось. Хотелось, напротив, вернуться к прежнему понятному, нормальному и спокойному существованию. Но ежу понятно, что жизнь ее изменится, если часы починить. Не вариант.
«Потерять» часы, как бы случайно оставить их на скамейке в парке? Только представив себе такую возможность, Оля тут же усомнилась в том, что сможет это сделать. Скорее всего, из этого тоже ничего не получится. Но должен же быть какой-то выход…
В воскресенье пленница наваждения решилась на отважный эксперимент. Она вышла из дому и пошла, куда глаза глядят, особенно не разбирая дороги, но отмечая взглядом попадающиеся на пути часовые мастерские и стараясь не подходить к ним слишком близко. Через час девушка присела на скамейку под чугунным кудрявым Пушкиным, перевести дух. У нее кружилась голова. Восемнадцать мастерских, за час, в центре города, где все с детства знакомо, хожено-перехожено тысячу раз! И все приветливо приоткрывают двери, сверкают новенькими вывесками, внутрь заманивают…
Оля решила, что теперь уж точно не понесет часы в ремонт – из принципа. Обойдутся, уж больно настойчиво они этого требуют. Да еще фраза эта дурацкая с утра опять в голове поселилась, про циферблат и распятие. Глупости какие, вовсе она так не думает. Что за бред, кто позволил в ее мысли лезть каким-то посторонним фразам? И вообще, какая, к лешему, разница, кого там и на чем именно распяли? Это ведь две тысячи лет назад было. Сейчас-то что делать?
Но на скамейке тоже всю жизнь не просидишь. Пришлось встать и идти. Куда, зачем – смысл собственных действий все дальше ускользает от нашей героини. Ускользает, словно позвякивая серебряными колокольцами, как будто кто над головой на огромной маримбе играет. И все вокруг как-то странно покачивается и расплывается, словно во сне. И вот она идет так по городу, и вдруг взгляд ее цепляется за что-то весьма любопытное. Ага, это же вывеска антикварной лавки. А это может быть выход – приходит в голову светлая мысль - оставить часы в лавке, среди таких же старинных, загадочных и (теперь она уже ни капли в этом не сомневалась) волшебных безделушек, пускай они там себе затеряются. И тогда все снова станет как прежде.
Внутри царил полумрак, и пахло так, как и должно пахнуть собрание всевозможных забытков – чем-то средним между благородной патиной и старыми книгами.
В резном кресле перед уютным торшером сидел седой старичок в клетчатой рубашке и зеленых штанах на чудовищных каких-то подтяжках. Завидев посетительницу, он отложил газету, выбрался из своего кресла, склонил голову набок, неожиданно подмигнул и представился:
- Доброе утро, сударыня. Бронислав Брониславович. Чем могу быть полезен?
Оля уже открыла было рот, чтобы рассказать симпатичному старичку всю историю, но вовремя одумалась. С какого бы это перепугу? Во-первых, он все равно не поверит, а во-вторых, даже если и поверит, тогда уж точно не захочет принять у нее часы. Кому ж охота с таким связываться… Поэтому она молча достала часы и протянула их Брониславу Брониславовичу.
Взяв часы, тот внимательно оглядел их со всех сторон, приложил зачем-то к уху, потряс, еще раз приложил к уху, подержал на ладони, прикрыв глаза и забормотал:
- Занятная вещица, э? Старые часики-то, серебряные, давно таких не видал… А маркировка очень необычная, очень, да…а вот механизм не работает, угм.. И что-то в них там еще есть…Ну ладно, посмотрим.
- И что же вы за них хотите, милая барышня? – перестает бормотать старичок, обращаясь прямо к Оле. И тут «милая барышня» ошиблась. Обрадовавшись, что от часов, судя по всему, удастся благополучно избавиться, и одновременно испугавшись, что проницательный Бронислав Брониславович упомянул о том, что «что-то в них там еще есть», Оля быстро выпалила:
- Да я, собственно, ничего за них не прошу. Просто оставьте их здесь, в лавке. Пусть это будет как бы… Подарок вам, что ли…
Она сама уже не понимала, как могла такое сказать, и теперь испуганно ожидала ответа. Не заподозрит ли старичок неладное? Бронислав Брониславович опять склонил голову набок и внимательно и хитро поглядел на гостью ясными голубыми глазами.
- Подарок, говорите? Ну что ж… Пусть будет подарок. Но в таком случае я тоже должен подарить вам что-нибудь. И не вздумайте отказываться, это правило. Вот, видите ту полку? – старичок ткнул пальцем куда-то в дальний угол комнаты. – Поройтесь там, может, что-то приглянется.
Оля хотела отказаться и уйти как можно быстрее, но, во-первых, понимала, что Бронислав Брониславович просто так ее не отпустит. А во-вторых, она уже успела взглядом проследить за пальцем хозяина и рассмотреть краем глаза указанную полку. Не подойти ближе и не взглянуть как следует было бы просто выше ее сил.
И чего там только не было! Кристалл мориона длиной в ее ладонь, бронзовый змей, обвивающий нефритовое яйцо, цветная японская гравюра с летящим поросенком, канделябр в форме ветки дерева, песочные часы необычного вида… Но больше всего ее внимание привлекла резная деревянная шкатулка, очень изящная, весьма тонкой работы. У Оли возникло впечатление, что шкатулка как будто светится изнутри теплым абрикосовым светом. То есть если смотреть прямо, ничего такого заметно не было. Но стоило перевести взгляд на ее соседей по полке – как исходящее от шкатулки слабое мерцание становилось ясно различимо.
Оля взяла шкатулку в руки. Та почти ничего не весила, и держать ее было необыкновенно приятно. Девушка показала свою находку старику. Тот нахмурился сначала и задумчиво покачал головой, будто хотел о чем-то предупредить. Но ничего не сказал, пожал плечами, снова уселся в свое кресло и закрылся газетой. Даже на Олино «до свидания» не ответил.
Возвращаться домой было легко, и чувствовала себя Оля прекрасно. Больше никаких тебе часовых мастерских, никаких наваждений, здравствуй снова, знакомый и любимый с детства родной город. Все дома на своих местах, ничего никуда не пропало, зато и лишнего ничего нет, все согласно инвентарному списку. Она уже и не вспомнила бы, где видела все эти мастерские. Во всяком случае, на обратном пути не попалось на глаза ни одной.
Придя домой, Оля поставила шкатулку на стол и долго любовалась изящными резными завитушками, разглядывая вещицу со всех сторон. Она решила, что поставит ее на тот самый комод, где шкатулка будет очень неплохо смотреться. Но внезапно ей пришла в голову мысль, показавшаяся ей настолько свежей и забавной, что девушка даже рассмеялась. У шкатулки ведь есть крышка. Почему бы тогда не попытаться ее открыть?
Оля не раздумывая протянула руки к шкатулке и отворила крышку.

***

Сказка, как видите, незавершенная, но так угодно было автору. Если хотите, можете представить ее продолжение, а дальше прочитать одну из возможных версий.

Елена Прудиус
(Продолжение)

  Крышка отворилась с музыкальным звоном, густым и слегка абрикосовым, и пробила двенадцать раз, точно часы с репетиром. Как только Оля уловила этот звук, ее веки сами собой прикрылись, потому что ничего не надо было видеть в этой шкатулке. Там был этот звон – звон дедушкиныхчасов. И вдруг вся она мгновенно оказалась в ослепительной вспышке. Она увидела дедушку, который вкладывал свои часы в бабушкину резную деревянную шкатулку тонкой работы, почти невесомую, и они тут же начали отсчитывать мгновения, минуты, годы... Оля видела, как появилась на свет ее мама, и ее дядя, и младшая мамина сестра, а потом… А потом все прекратилось. Часы умерли в шкатулке, и бабушка отнесла шкатулку в ту самую антикварную лавку, отдала их еще не старому Брониславу Брониславовичу, а часы положила в ящичек своего комода, и заяц в жилетке и в пенсне застыл в вечном порыве куда-нибудь, и солнце на задней крышке часов светило тогда, когда бабушка брала их в руки.
Потом наступила темнота, и Оля свернулась клубочком где-то прямо на полу, и она снова была очень-очень маленькая, и она все знала, как знает только что родившийся младенец о своей будущей жизни все самое важное. Было так тепло и безопасно, как будто ее защищало эльфийское покрывало из любимого «Властелина колец».
Когда она встала, ее лицо было мягкое и расслабленное, оно светилось внутренним, почти незаметным светом. На губах играла полуулыбка. Она об этом не знала. Но если бы ее кто-то увидел в этот момент, то сказал бы, не задумываясь: «Вот она, улыбка Моны Лизы». Оля закрыла шкатулку, которая простилась с ней глубоким и долгим бемолем, медленно тающим в самой глубине Олиного сердца.
Потом ей стало радостно,  потому что бемоль наконец растаял, и сердце стало необыкновенно легким, и разрешилась та самая тайна, которая ее томила последнее время, которая заставила ее обойти все часовые мастерские города. Оля прижала к груди теплую шкатулку и вышла из дома. Ничего она не обдумывала дальше, а ноги сами несли ее к антикварной лавке старого Бронислава. Она открыла дверь и попала в прохладный полумрак лавки, шкатулку она держала на вытянутых руках и улыбалась уже во весь рот, хотя глаза как будто немножко стыдились такой отчаянной радости и смотрели под ноги. Потом, решившись, Оля подняла глаза на хозяина лавки. Он нахмурился и сдвинул губы тесно и словно бы недовольно, но потом махнул рукой и пошел к заветной полке с лучшими своими редкостями. Потом он повернулся к Оле, и в его руках были серебряные часы с зайцем в пенсне и жилетке с лицевой стороны, и с солнцем, вечно сияющим, с обратной. Оля открыла шкатулку, оттуда чинно и неторопливо раздался густой абрикосовый звон. Бронислав Брониславович вложил в шкатулку часы, и на фоне звона отчетливо раздалось тиканье старых часов. Оля бережно прикрыла крышку шкатулки и прислонила ухо к ней – изнутри хорошо было слышно, как тикают старые дедушкины часы - как маленькое сердце. А бабушкина шкатулка стала заметно теплее, и абрикосовое ее свечение как будто усилилось. Шкатулка была живая теперь и заключала в себе целый мир – это было Оле совершенно ясно.
- Вот так всегда с подарками – никогда не знаешь, когда они закончатся и на чем, - философски изрек старик-антиквар. – Желаю счастья юной леди, где бы вы его не искали, - и он покачал в знак прощания несколько раз головой, а потом отвернулся и ушел в темный угол своих владений, словно растворившись в нем. 
Оля смотрела то на крышку шкатулки, которая притягивала к себе с мягкой, но решительной силой, то на дверь лавки. Казалось, и на крышке и на двери было написано одно и то же – «выход». Тиканье серебряного сердечка внутри шкатулки складывалось в простенькую песенку: «При-хо-ди, мы ждем те-бя, при-хо-ди, мы ждем те-бя.» Оля смотрела все и смотрела, и никак не могла выбрать: открыть снова шкатулку и погрузиться в ее тайну или выйти из лавки навстречу солнечному свету. Она все смотрела и смотрела…
Скрип двери и поток яркого солнечного света, ворвавшийся с улицы вместе с птичьим щебетом, разогнал морок Олиных глубоких раздумий. Она увидела на пороге высокого и широкоплечего парня примерно своих лет или немного старше, с веселыми голубыми глазами под пшеничным вьющимся чубом. Она его точно никогда раньше не видела, поэтому удивило внезапное узнавание его, как будто когда-то они уже встречались. Сердце шкатулки екнуло чуть сильнее и абрикосовое мерцание усилилось. Оля вдруг испугалась чего-то и рванулась из лавки прямо мимо парня, едва не задев его, выскочила на улицу и только там перевела дух, сунула шкатулку за пазуху, поближе к сердцу, и побежала по асфальтовой полоске тротуара, не разбирая дороги, прорезая сверкающие на солнце лужи и поднимая фейерверки брызг. Остановилась она в скверике возле скамейки под чугунным кудрявым Пушкиным и села на нее, постепенно успокаиваясь. И тогда стало ясно, что ее сердце и дедушкины часы работают в одном ритме, и невозможно, собственно, различить их. Эта маленькая тайна отчего-то порадовала Олю, только тоненьким жалом в сердце покалывало сожаление, что она убежала из лавки, даже не разглядев толком того симпатичного парня. Она уже подумывала, не пройти ли ей назад, туда и… все-таки познакомиться с ним, но тут же отругала себя дурой, которая только и делает, что куда-то возвращается и ходит по кругу, как … стрелка часов, не в силах соскользнуть со своего распятия на оси времени. Так она думала и попутно испускала глубокие вздохи – парочку или даже целых три. А потом услышала еще один вздох слева от себя и быстро повернулась туда. На краю скамейки сидел тот самый парень из антикварной лавки и смотрел на нее как-то удивленно и радостно.
- Вы извините, что я последовал за вами, - проговорил он несколько церемонно. - Понимаете, странно все это – у вас в руках была шкатулка, которую я искал очень долго. То есть, я не знал этого раньше, что искал именно ее, но когда увидел ее у вас в руках, то все сразу и понял.
- Меня зовут Игорь, - добавил он смущенно.
- Оля, - ответила она и достала из-за пазухи шкатулку. Достала и протянула ее Игорю. Он бережно взял ее и держал в своих широких ладонях, а Оле казалось, что шкатулка как ковчег плавно колышется на волнах бескрайнего моря и несет к неведомым берегам звучание новой жизни. Серебряное сердце внутри тикало все громче:

«Тик-так, тик-так,
Кто-то вовсе не дурак.
Просто славный он чудак,
Ходит в мире просто так.
Тик-так, тик-так…»

Живой Журнал Чеширского Кота

назад в копилку сказок