гостевая книга

email:

theatr-skazok@yandex.ru

 

Елена Прудиус

Заметки о романе Дж. Фаулза "Волхв"
(попытка психологического анализа)

Это попытка вызвана чувством сильного дискомфорта после прочтения романа и побуждением разобраться в его причинах. По ходу знакомства с романом чрезвычайно чувствительно возник контраст между началом его, полным жизни, и дальнейшим развитием сюжета, вызывающим растерянность, дезориентировку и ощущение полной незавершенности несмотря на формально существующий финал.
В сюжете явственным подтекстом выступает бессмысленная жестокость судьбы или ее жестокая бессмыслица. Автор сам говорит в предисловии о том, что в "Волхве" смысла не больше, чем в пятнах Роршаха. Что же он имел в виду, создавая роман, о чем должен сам догадаться читатель?
По ходу чтения восприятие сюжета меняется от реалистического к мистико-духовидческому, затем через детективно-героическое к патологически-искаженному. С точки зрения психиатра это отражение картины заболевания от нормы через пограничное состояние к развернутой картине болезненного погружения в мир грез. Живые, емкие и упругие по началу переживания главного героя Николаса и картины его отношений с Алисон становятся все более схематичными, упрощенными и уплощенными, омертвевающими вплоть до финальной сцены, в которой надежды на духовное возрождение героя представляются совершенно уже невозможными, несмотря на предшествующее "очищение" через отношения с Джоджо и Кемп и заключительное латинское двустишие:

Завтра познает любовь не любивший ни разу,
И тот, кто уже отлюбил, завтра познает любовь.

Кемп и Джоджо призваны автором олицетворять теплую и человечную реальность жизни, противостоящую театральной красивости основного сюжета жизни героя. Но при всех намеках автора на смысл включения в сюжет живыми они не воспринимаются, как и возникшая из небытия Алисон. Безнадежной скукой веет от концовки романа, и не потому, что нет четко очерченного "хэппи энд", не потому, что сюжет явно не закончен. Аналог подобной незавершенности есть, например, в романе А. и Б. Стругацких "Жук в муравейнике":

"Стояли звери около двери,
В них стреляли - они умирали".

Это тоже незавершенный роман, роман, ставящий громадную интеллектуальную и нравственную проблему, роман, не дающий ответа на поставленный вопрос, просто иллюстрирующий фрагмент жизни, такой, какова она есть - порой страшно несправедливая с нашей человеческой точки зрения, забирающая последнюю надежду и все же прекрасно-пьяняще непредсказуемая. И все же "Жук в муравейнике" встает как вопрос правомерный, живо интригующий, крайне актуальный. "Волхв" же оставляет за собой чувство недоумения, неуместности, неприкаянности, отсутствие другого, не менее важного плана развития сюжета, в котором бы отражались изображенные автором картины. Нет отражения, нет противопоставления - нет постановки проблемы. Будущее главного героя и его пассии в конце романа больше не представляет интереса, как судьба сухой змеиной кожи, обитательницу которой только что съели.
Фаулз строит сюжет таким образом, что все происходящее с героем как бы вполне объяснимо с точки зрения реальных событий, хотя более всего эта история напоминает структуру паранойяльного бреда, сочетающего идеи эротомании и мании величия, обнаруживающего в каждом последующем эпизоде тайных подозрений и предположений главного героя, возникающих из событий предыдущих, отраженных все более искаженным мышлением главного героя. Сюжет романа представляет собой, таким образом, пищу для психоаналитика, как ортодоксального, так и юнгианского, мало того, здесь уместно вспомнить о судьбоанализе Л. Сонди с его трактовкой базовых влечений человека. Судя по структуре символики событий главного героя он находится в доминанте преимущественно сексуального (садо-мазохистского) влечения, что соответствует стремлению к Танатосу-Мортидо. Можно предположить, что бред безумца приведет его к концу столь же печальному, что случился у героя Венички Ерофеева в его незабвенной трагикомедии "Москва-Петушки". В этом плане можно провести сопоставление сюжета романа с другими произведениями жанра психопатологической литературы, например, Б.О"Брайен в своем "Путешествии в безумие и обратно" и В. Пелевин в романе "Чапаев и Пустота" описали галлюцинаторно-бредовую симптоматику и варианты развития личности героя. Если даже не вспоминать Достоевского с его Раскольниковым. В последних романах есть кроме таланта (гения) авторов, в чем, безусловно, не откажешь и Фаулзу, элементарное внимание к читателю, участие в судьбе не только героя, но и того, кто отождествит себя с ним. В этом плане сюжет "Волхва" выброшен на растерзание и поругание, либо ждет того, кто настолько проникнется его судьбой, что даст себе труд поднять его и вдохнуть свою жизнь в его мертвеющее тело.
Можно понять, что автор отражает в книге свои фантазии и переживания, и он при этом действует - он пишет о них. В этом смысле роман мог нести исцеляющую функцию по отношению к своему создателю, освобождая его от груза невысказанных внутренних переживаний. Автор отождествляется со своим героем и начинает действовать в том сновидении, творцом которого сам же является. Так, как действуют, например, герои С. Кинга - писатели, да и не только писатели. Николас тоже действует, он занимается расследованием своей странной ситуации, но не стремится найти что-либо, отличное от довлеющей над ним картины мира. Этим он и отличается от героев С. Кинга, которые угадывают грань между бесчеловечностью мрака и сердечностью истинно человеческих отношений. По Юнгу есть два рода литературно-художественных произведений: одни из них представляют собой преимущественно проекцию болезненных состояний автора и являются не столько произведением искусства, сколько материалом для анализа, другие кроме личностного аспекта затрагивают область коллективного бессознательного, базовых архетипических сюжетов и связывают частности происходящего с проблематикой вечности, выводят из погруженности в себя в контекст целостного мира. Это дает и автору и читателю шанс на дальнейший поиск и выбор. Фаулз в сюжете романа использует множество архетипических образов, но они камуфляжны и представляют собой на поверку спектакль, грубую инсценировку. Интересно, что театрализованные представления во снах типичны для пациентов в начальной стадии бредообразования (В. П. Самохвалов "Психоаналитический словарь и работа с символами сновидений и фантазий"), причем сновидец не имеет возможности вмешаться в происходящее в инсценировке.
Вместе с тем, роман имеет стойкое "послевкусие", что свидетельствует о самобытности и жизненной силе материала, из которого он создан. Самое естественное желание в отношении этого романа, чтобы появилось его продолжение, в котором сюжет получит дальнейшее развитие, обретет, наконец-то смысл и рассеет туман погруженности в полную безнадежность. Что станет дальше с безумцем Николасом, погруженным в собственную бредовую систему, есть ли малейший намек на выход в содержании его фантазий? Может, именно к работе над этим вопросом побуждал нас Фаулз? Если, конечно, не становиться на позицию ксенофоба и не свалить в корзину то, что не является привычным или понятным априори.

обратно в мифологию и аналитическую психологию