гостевая книга

email:

theatr-skazok@yandex.ru

 

Елена Прудиус

Транзит: Глюкволд-Междуглючье-Глюкволд

Дома она забилась под батарею по своей детской привычке и приготовилась открыть книгу, которая по какой-то причине приглянулась ей больше других. Она была в коричневом старом переплете с выцвевшими золотыми буквами. И вдруг поняла, что очень соскучилась по Джокеру, что без него ей страшно открыть неведомое. Она сжала Ирис в руке и, прикрыв глаза, очень легко, как живого, представила чудака в пестрых лохмотьях. Джокер возник тут же, кинувшись на пол и карикатурно расшибая себе лоб земными поклонами.
- О, повелительница волшебного Ириса, твой раб явился по твоему приказанию! - и он снизу хитро на нее посмотрел.
- Ой, Джокер, вставай сейчас же! Я так рада тебя видеть!
Сильвика была прямо-таки переполнена счастьем, и вредный Джокер тут же предстал перед ней сморщенным старичком с палочкой в дрожащих руках, оплетенных узловатыми синими венами. Он весь трясся от старости и прошамкал почти беззубым своим ртом:
- Нет уж, милая, ты зря размечталась, я не собираюсь стать очередным героем твоего романа с самой собой, мне еще дороги остатки моей жизни…
Сильвике стало и горько и сладко одновременно, и она стряхнула с себя морок очарованности. Джокер снова стал прежним.
- Итак, зачем я тебе понадобился?
- Понимаешь, я тут кое-кого видела, и это страшно тяжело - смотреть еще такие вещи, но Ирис мне их показывает. Ты мог бы со мной только зайти туда?
- Ну, так я только что оттуда, провожай тут вас всех за спасибо, - проворчал ее старый знакомый, но тут же смягчился, - хотя вообще-то ты права, это моя работа водить всех туда-сюда. Ну, открывай.
Сильвика глубоко вздохнула и открыла книгу.
Она поднималась по лестнице на какую-то вышку. Внизу была вода - озеро, вроде в горах. Сильвика прыгнула вниз и ушла глубоко под воду, потом вынырнула на поверхность. Это было захватывающее дух ощущение. Выйдя на берег и отряхнувшись, Сильвика вдруг сообразила, что в жизни не ныряла даже в бассейне и вообще очень боялась этой процедуры.
Джокера уже нигде не было, Ну, что же, ей не привыкать быть брошенной (бросающей, бросающейся) и одинокой. Она пойдет дальше. Вот и знакомая голубая дорога, только сейчас ландшафт совсем не тот, что в прошлый раз. Сейчас вокруг невысокие, заросшие лесом горы, дорога вьется вдоль узенькой речушки, скорее даже, ручья. Он шумит, перекатываясь через круглые серые камни. От этого идти веселее, чем совсем одной. Так она и пошла вдоль игривого ручья, пока не увидела вдали башни старинного города. Ирис снова полыхнул синим цветом, подтверждая правильность пути. Вечерело и быстро смеркалось. Сильвика увидела огонь костра. Возле него сидели двое мужчин. Видно, они были пастухами, т.к. стадо овец отдыхало тут же. Сильвия присела возле огня и хотела поздороваться с ними, но они ее, кажется, не видели. По какой-то причине она оставалась для них невидимой. Они варили полбу, пшеничную кашу, и тихо разговаривали между собой. Старший, седой уже человек, рассказывал молодому парню какую-то историю. Сильвика прислушалась.
- Так вот. Рея Сильвия осталась на свободе. Не смог мерзавец Амулий и ее посадить в тюрьму, как царя, ее отца. Но он сделал другое - заставил ее посвятить себя богине Весте и дать обет целомудрия. Но прекрасную весталку полюбил сам бог войны Марс, и у них родились братья-близнецы, которых нарекли Ромулом и Ремом. Узнав об этом, Амулий приказал убить Рею Сильвию, а близнецов - положить в ивовую корзину и бросить в Тибр.
Сильвика слушала с напряженным вниманием. Женщину звали так же, как и ее. И какая снова несчастливая судьба.
Старик продолжал:
- Корзину-то прибило к берегу у подножия холмов, на которых сейчас стоит Рим. Близнецов кормила своим молоком Капитолийская волчица, пока их не нашел пастух, который вырастил их. Когда братья выросли, они основали город Рим. Жаль только, что один из них, Рем, пошел против своего брата, и тот убил его. Так вот отцом города и стал Ромул.
Пастухи доели свою полбу и легли спать, а Сильвика еще долго сидела возле догорающего костра и смотрела то на мерцающие угли, то на полную ярко-желтую луну, уже начавшую свой ночной путь. Медуза и Рея Сильвия - вы были как оболочки зерна, которое проросло сквозь вас, а шелухе осталось только раствориться в сырой земле. И опять жестокость мужчин, и не важно, люди они или боги, от них равно страдают и простые земные женщины и богини. "Ненавижу их всех", - с грустью, перерастающую в злость, подумала Сильвика. - Козлы, уроды. Трусы и подонки - все, кроме Джокера и Диониса. Причем, один из них плод моего воображения, а другой - бог и вообще. Конечно, я могла бы остаться в Глюкволде, а там, в Междуглючье сойти с катушек, но. Во-первых, Джокер ясно дал понять, что не собирается становиться героем моего даже воображаемого романа. Во-вторых, Дионис занят, и мне так нравится Ариадна, его жена, что я лучше бы с ней подружилась, чем с ним шашни крутить. В-третьих, это, собственно, во-первых, попробуй, представь себе своих детей возле спятившей мамаши, с бессмысленным взглядом пускающей слюни. Сильвика поежилась. Черт побери, даже спятить без угрызений совести невозможно. Она расплакалась, как уже давно не плакала - в голос, в захлеб, упав ничком возле остывающего костра. Она оплакивала свое нелепое детство, свой неуклюжий пубертат, свою никчемную юность и молодость, свою так и не наступившую зрелость. Ей казалось, что она уже почти выплакала свои глаза, слезы иссякли, рыдания перестали сотрясать ее. Было пусто в голове, только что-то в ней тихонько звенело, как будто маленькие колокольчики. Она открыла глаза и откинула назад обвисшие сосульками и растрепавшиеся волосы. Джокер сидел на камне, и ветер развевал его пестрые лохмотья с колокольчиками. Они-то и звенели. Он смотрел на нее печально и даже сочувственно. Он ничего не говорил ей, и слава богу, потому что, если бы он вздумал открыть рот и сказать что-нибудь соответствующее своему взгляду, она бы не выдержала и разрыдалась снова, выплакивая остатки своих глаз. Потом он, как будто от нечего делать, стал раскачиваться, сидя на камне, и от этого колокольчики зазвенели слаженно, и Сильвике послышалась такая знакомая мелодия, проникновенно печальная. Это же "Каста дива" Беллини, боже ж ты мой... Светлая дева, чистая дева, где ты теперь? Не-ту. Не-ту. И уже не будет больше ни-ко-гда. Звуки таяли и ускользали вдаль, вместе с ними высыхали слезы на щеках, осталась лишь тихая и скорбная тишина, в которой вдруг возникло легкомысленное и радостно-беззаботное пощелкивание и свист какой-то ранней птахи. Птаха пела о том, что день снова пришел, что на траве скоро высохнут жемчужины росы, что раскроются новые цветы и вылетят из гнезда новые птенцы, что пчелы уже собирают свой взяток. Она пела о том, какое счастье - снова встретить первый луч солнца, ему она и пела свою восторженную песню. Птица пела правду - она не умела лгать, как это делают люди, как это умеет делать она сама. Джокер тоже явно оживился с первыми лучами солнца, и его колокольчики начали звенеть какую-то совершенно немузыкальную чушь. Он подмигнул Сильвике и сказал:
- Ну, что, поехали?
- Куда?
- Куда Макар телят не гонял. Покажу тебе еще кое-что.
- Мне кажется, я уже насмотрелась на всю свою жизнь. А то еще на парочку следующих хватит, ну, если они, конечно, будут.
- Как хочешь. - Джокер старательно жевал пучок травы и отрешенно зыркал по сторонам, видимо, теряя интерес к такому времяпрепровождению. - Ну, я пошел?
- Нет, останься, пожалуйста! Я поеду всюду, даже если потом мне придется прожить еще пятьдесят таких жизней.
- Ну, то-то.
Джокер щелкнул пальцами - в воздухе из ничего возник тот самый драндулет-"классика", на котором Сильвика попала в Глюкволд в самый первый раз. И она обрадовалась ему, как родному. Даже запах в салоне был тот же самый, как пахнут самые старые автобусы, не то кожей, не то резиной, короче, чем-то очень сильно знакомым с детства.
- Давай его назовем… Слейпнир!
- Ну, ты даешь, у Слейпнира было восемь ног, чтобы достаточно быстро носить своего великого и ужасного седока, Одина. Впрочем, твое слово здесь закон.
И у драндулета в мгновение ока выросло восемь стройных конских ног, на которые "Слейпнир" тут же и вскочил. Он гостеприимно распахнул свои дверцы и выпустил по собственной инициативе огромные крылья, покрытые разноцветными птичьими перьями -передние и задние.
- Он, что, летать может?
- По-видимому, он выполнил твое невысказанное желание. Садись.
И они сели в Слейпнира и понеслись все выше над землей. Норов у Слейпнира оказался резвым, и он пару раз налаживался уйти не то в штопор, не то в мертвую петлю, но Сильвика усилием своей мысли приказывала ему лететь ровно. В какой-то момент ей захотелось почувствовать теплую лошадиную спину, и в следующий момент она уже сидела на летящем в небе скакуне, и его спина была надежная и теплая, а впереди сидел Джокер, и она держалась за его лохмотья, и это было абсолютно надежно.

назад к содержанию